"
- Робби, малыш, - ударил он меня по плечу, - что это сегодня с тобой ?
- Ничего, Фердинанд, - ответил я. - И в этом весь ужас.
Какое-то время он разглядывал меня молча, а потом переспросил.
- Ничего? Но ведь это немало! Ничто- это зеркало, в котором виден весь мир. Ничто - это все.
-Браво! - воскликнул Ленц. - Необычайно оригинальная мысль. Фердинанд!
- Сиди спокойно, Готфрид! - Фердинанд повернул к нему свою могучую голову. - Романтики вроде тебя - всего лишь восторженные попрыгунчики на краю жизни. Делать сенсации из своих заблуждений - это все, на что вы способны. Что тебе, кузнечику, известно о Ничто?
- Ровно столько, чтобы хотелось оставаться кузнечиком, - заявил Ленц. - Приличные люди относятся с почтением к Ничто, Фердинанд. Не роются в нем, как кроты.
Грау уставился на него.
- Твое здоровье, - сказал Готфрид.
- Твое здоровье - ответил Фердинанд. - Твое здоровье, затычка!
Они осушили бокалы.
- Хотел бы и я быть затычкой - сказал я. - Что бы все делать правильно и что-бы все удавалось. Хоть какое-то время.
- Вероотступник! - Фердинанд откинулся в кресле так, что оно затрещало. - Хочешь стать дезертиром? Предать братство??
- Нет, - сказал я, - никого я не хочу предавать. Но мне бы хотелось, чтобы не все у нас шло вкривь и вкось.
Фердинанд подался вперед. Его огромное, диковатое лицо дрожало.
- Зато ты наш брат, член нашего ордена - ордена неудачников и недотеп. Зато ты тоже рыцарь бесцельных желаний, безпричинной тоски, безблагодатной любви и бессмысленых самотерзаний! - Он улыбнулся. - Ты член тайного братства, которое скорее подохнет, чем станет делать карьеру, которое скорее проиграет, профинтит, пропукает свою жизнь, чем исказит или позабудет недосягаемый образ, - тот образ, брат, который члены ордена носят в сердцах, куда он неистребимо впечатался в те часы, дни и ночи, когда небыло ничего, кроме голой жизни и голой смерти.
...(...)
- Завести еще патефон? - спросил Фред.
- Нет, - сказал Ленц, - Выкини его на помойку и принеси нам стаканы побольше. Потом убавь освещение наполовину, выдай нам несколько бутылок и изчесзни у себя за перегородкой.
Фред кивнул и выключил верхний свет. Остались гореть только маленькие лампочки под пергаментными абажурами из старинных карт. Ленц наполнил стаканы.
- Выпьем, братцы? зато, что мы живы! За то, что мы дышим! За то, что мы так сильно чувствуем жизнь, что даже не знаем, что нам с ней делать.
..."
(с) Три товарища. Ремарк.
эту сцену я хорошо помню, она была пожалуй самой любимой (не считая марша нацистов) и экспрессивной, мне тогда было лет 8-9, и наш выход был чуть позже этой сцены, потому когда ее играли мы были за кулисами и в дословности тысячи раз я слышала эту фразу, взятую из книги практически без изменений. Надо сказать не много таких фраз было в спектакле. И вот раз за разом, я не видела, что там происходила и не знала о чем они говорят, но жесткий грубый и очень громкий и эксперссивный (с каплей иронии и сарказма) голос твердил эти истины как будто какое-то религиозное призвание, особенный акцент делая на слове "пропукаем".
пожалуй, очень показательный момент.